- «Не стану я вам рассказывать о своей храбрости и героизме. Воевал, как все. Ни хуже, ни лучше. Делил с боевыми товарищами горе и радости солдатского бытования. Старался понапраслину не подставлять голову под пули.
Очень хотелось выжить.
Страшная обида возникала у меня на командиров, отдававших бездумные и беспощадные приказы для простых солдат. Дураков и службистов на фронте всегда хватало.
Понятно было, что с той стороны нам противостояла чёткая дисциплина и организация. Людям, в нашей малоуправляемой плохо вооружённой солдатской массе было ясно, что высокомобилизованной, патриотичной и заточенной на победу армии у нас просто не было.
Всё было плохо. Плохой штаб, отвратительная разведка, никчёмная связь и вечно пьяная служба снабжения. Самое разномастное стадо не обученных военному делу людей.
Не хочу о грустном.
Лучше расскажу о солдатской храбрости, упорстве, смекалке в бою, о том, как мы использовали маскировку, организовывали засады для моей миномётной батареи.
Наши нехитрые солдатские достоинства более чем компенсировали недостатки бездарных командиров в руководстве нашими подразделениями, которые приводили к огромным потерям.
Как могли, мы старались обезопасить позицию своей миномётной роты от неожиданных вылазок фашистов. Понятно, что и на войне русскую лень не отменяли. Поэтому в позиционной войне противотанковые рвы у нас были мелкими, расположены были не важно, но их было много.
При неожиданных вылазках, немецкие танки частенько попадали в ямы. Их командиры высовывались, чтобы оглядеться, наши снайперы их тут же убивали. После чего, от безысходности сдавались уже сами экипажи.
Наша миномётная рота наблюдала за дистанционным противостоянием, обычно, со стороны. В такие стычки мы, миномётчики, не вмешивались.
Меня часто спрашивают, когда ранят или убивают, это больно? Это страшно?
Расскажу, как это было, когда смотришь смерти в глаза.
...Ещё в Пензенском артучилище нас, будущих офицеров ускоренно обучали основам рукопашного боя. На войне мы быстро распознали, что старая тяжёлая винтовка со штыком уже отжила свой век. Нам, артиллеристам и миномётчикам она была вообще, как помело. Куда с ней? О каком можно было говорить манёвре в бою?
Другое дело автомат.
Мы же всегда находились на прямой видимости с фашистами. На самом переднем «передке». Конечно, доводилось схватиться с ними и в рукопашных.
При заходе на островок в болоте никто же не знал, чья там сила? Вот и сталкивались в лесах нос к носу с неприятелем.
Но, по большому счёту, и по теории так будет, нам было не до рукопашных. Нас учили, что возможно допускать сближение с противником, лишь до броска гранаты. Но если случится, то противника в ближнем бою необходимо было уже «месить» и уничтожать, всё равно имея для себя свободу манёвра.
Из траншеи, с дерева, с чердака здания, но убивать противника. Или ты, или он тебя. Другого расклада было не дано.
Другое дело, если пьяный командирдуралей приказывал «кровь из носа» всеми силами стрелкового батальона овладеть позициями фрицев, то нас особо никто и не спрашивал. Лычки же были пехотные. Значится, вперёд миномётчик, а сейчас боец-стрелок. В атаку!
Кто разберёт, впоследствии прав или не прав был майор?
Костяк нашей миномётной роты был уже обстрелянным в боях.
По команде комбата, обычно, мы стартовали из своих траншей молча. Дружно. Враз и все. Зачем было излишне тратить свои силы на горлопанство типа «ура»? Адреналин и так у всех зашкаливал.
Надо было, как можно скорее сократить расстояние с противником. Как можно быстрее! Эта необходимость становилась обязательным условием, чтобы выжить в бою.
Уже на дистанции 4050 метров мы обычно прекращали огонь из ППШ и карабинов, чтобы вихревым, решительным броском достичь траншей противника.
С дистанции 2025 метров в ход шли ручные гранаты, которые метали сходу, на стремительном бегу. По пути уже готовились по прямому назначению боевые ножи.
Дальше следовал выстрел в упор в немца и удар его ножом, либо штыком, малой или большой сапёрной лопатой. Прикладом. Не важно было чем ударить, главенствующим здесь становился натиск, решительность и злоба с ожесточённостью. Все компоненты атаки должны были вселять страх в души противника. Он обязан был дать слабину и устремиться наутёк из своих обжитых траншей.
Отмечу, что все 95% рукопашных схваток происходили у нас в лесистой и болотистой местности. Редко в населённом пункте и крайне редко в поле.
Практически все бойцы у нас были рабочекрестьянского происхождения. Далеко не хлюпики. Ещё с гражданки владели шанцевым инструментом, топором, ломиком.
Их удары были слитные, резкие, порой настолько сильные, что в рукопашном противостоянии перерубали конечности врагу.
Срубить часть головы, воткнуть под каску фрица нож или вонзить малую сапёрную лопатку в горло противника, для них было сущим пустяком.
На раз плюнуть. Это же был фашист, а на кону стояла собственная жизнь.
Причина частых яростных коротких рукопашных схваток крылась в рельефе болотистой местности. И к подобным неожиданностям мы бывали уже готовы.
Потихоньку пробравшись на островок в болоте, можно было вплотную подойти к фрицам на расстояние 20 и даже 10 метров.
После чего, все, с обеих сторон, от неожиданности впадали на мгновение в ступор.
Но наши драчливые бойцы мгновенно приходили в себя. А как вы хотели.
Опыт уличных драк сказывался.
Однажды, мы напоролись на отдыхавший немецкий взвод солдат. Они тоже были не лыком шиты. Бросили свои кружки со шнапсом, закусон и с диким ором, рычанием ринулись на нас.
...Со всех ног на меня летел двухметрового роста фриц. Крупные черты лица его были перекошены. Справа по подбородку стекала слюна и скопилась на нижней скуле. Ужасный взрослый жлоб орал чтото совсем нечленораздельное. Обезьяна. Горилла.
Настоящий зверюга, мерзавец фашист.
У меня всё существо замерло от страха. Я даже забыл, что в моих руках тоже есть оружие. Сблизившись, немец сделал выпад своей винтовкой со штыкножом на конце. Я же тогда был молод. Очень молод. Поэтому без труда увернулся и схватил винтовку фрица левой рукой за ствол, при этом неосознанно дёрнул её на себя, как обычно в деревенских потасовках вырывал из рук противостоящего хлопца его сучковатый дрын.
Немец со всего маху пролетел мимо меня и упал юзом на живот за моей спиной. Тут уж я развернулся и со всего маху ударил фашиста наотмашь, стволом карабина ему прямёхонько между рёбер.
Я же тогда не знал, какую силу удара надо вложить, чтобы проткнуть человеческое тело?
Когда я попытался вытащить своё оружие обратно, сделать это оказалось не такто просто. Ствол моего карабина пробил насквозь его грудь и уткнулся в землю с другой стороны. А прицельная мушка, как рыбацкий крючок цеплялась внутри его грудины за рёбра.
Немец, выл, орал зычно, сучил ногами и хрипел горлом, харкая кровью.
Пока я возился с этой образиной, другой немец, бежавший следом за первым, ударил меня прикладом в челюсть. Слёзы брызнули из глаз. Прыснувшие искры были готовы поджечь траву!
Доля секунды и я боковым зрением увидел выскочившую из гнезда скулы нижнюю её часть. Кожа на моём лице стянулась и готова была лопнуть. Глаза выпучились и повылезали из орбит. В ушах «дзынькнул» прощальный звон колоколов. Набат сносил «крышу».
Боли не было.
Возник ужас перед неминуемой смертью. В крови в мышцах поселилась тоскливая пустота. В сознании грохнула вспышка потрясения!
Но, в это время фашиста подсёк под коленки шустрый боец Венька Бывальцев из первого взвода. Вёрткий, оказался, малый. Со всего маху он воткнул падающему навзничь фрицу штык в спину. По моему, даже рёбра тому вломил во внутрь богатырским ударом. Сломал прямо в лёгкие, потому что явственно послышался хруст ломающихся костей. Чтото лопнуло, а из-под зелёного френча потекла река арийской крови. Дело было сделано и немец забился в конвульсиях. В агонии.
Я выдохнул облегчённо. Рассусоливать было некогда. Запрыгнув ногами на гориллообразного, долговязого фрица, мы уже вдвоём с Венькой, с трудом выдернули из его бездыханной уже туши мой карабин.
Тут рядовой Бывальцев взглянул на меня и увидел неестественно торчащую в бок челюсть.
Ухмыльнувшись, без разговоров он со всего маха врезал мне своей коронной левой.
В голове у меня чтото хряпнуло, а в глазах помутилось.
Всё. Челюсть встала на место.
Не ссы, взводный, у нас в деревне отродясь так, опосля драк «лечили»!
А справа уже набегал следующий фриц.
Над головой у него была занесена большая сапёрная лопата. Я, присев, резко отпрыгнул в сторону и уже в падении ударил набегавшего немца в низ живота.
Чтото хряснуло, всхлипнуло, а потом и чавкнуло внутри его.
В следующее мгновение он уже летел руками вперёд на своё фашистское пузо.
Вскочив, ударом керзача со всей силы в шею, под каску я окончательно успокоил его.
Времени любоваться на то, как он выплёскивал изо рта красное пузырящееся месиво, кровавую пену и пытался глотнуть уже чужой для него русский воздух, у меня не было.
Чтобы помочь товарищам, с рычанием и остервенелым оскалом я ринулся в самое месиво схватки. Рукопашная битва была не на жизнь, а на смерть. Ошибка в принятии решения, нерешительность, жалость, отсутствие концентрации несло участнику этого месилова верную гибель.
Мотивация каждого бойца была запредельной.
Теперьто я точно узнал, что заколоть человека, не составляло особо большого труда.
Я, вроде, только делал выпад в сторону фрица, а он уже падал, возможно, больше от страха. После этого, мне оставалось только приложиться покрепче прикладом между каской и воротником френча по седьмому шейному позвонку.
Это была моя смертельная, испытанная зуботычина. Апперкот. Никакой враг после такого кикса выжить уже не мог. Смертельно.
Тогда только в этом бою я понял, как мало надо приложить усилий для того, чтобы убить человека. Но что поделаешь, это рукопашный бой. Никакой жалости. Только кровавая солёная пена на губах от напряжённого прикуса и холодного пота. Либо ты, либо он, враг. Другого не дано.
Я совершенно чётко помню, что в любой рукопашной схватке, в этот момент все мои мысли, сознание работали необычайно сверхмоторно быстро. Ситуация разворачивалась совершенно неожиданно и виделась, как бы с разных ракурсов. Возникало понимание, каким образом надо действовать, чтобы спасти свою жизнь и помочь боевому товарищу. Негласный принцип "один за всех и все за одного" именно здесь проявлялся в полной мере.
Рукопашная схватка двух непримиримых противоборствующих сторон, это явление и мгновения жизни по яркости и драматизму совершенно необыкновенные.
В душе клокотали фантастической остроты по своей амбициозности чувства.
Но уже через тричетыре яростных противостояния, рукопашная схватка становилась на передовой среди болот обыденным делом.
Парни у нас были простецкие. Наторевшие в уличных драках, на поножовщине. Нервы сызмальства к мордобою были привыкшие. Бока и рёбра не единожды пинками вправленные. Скулы и носы, даже за километр видать, поломанные.
Все знали, как надо увернуться от прямого удара, вывернуться от захвата, отскочить, чтобы не запинали, вертухнуться на лопатках и всучить промеж глаз противнику.
Это было явно нашим превосходством. И безоговорочно преимущественным фактором мы пользовались сполна.
Бойцы стали осознавать свои приоритеты и сами искали возможность схватиться, при случае, с фрицами врукопашную. И смертельную драку надо было начинать до того, пока они передёрнут затворы своих шмайссеров.
Если мы успевали, а так оно и было, то хана немчуре. В «месилове» спастись и вырваться у них шансов просто не было. Никаких.
При близкой встрече с врагом, на лицах бойцов появлялась презрительная ухмылка. Обязательным атрибутом перед рукопашной был традиционный плевок сквозь зубы. И понеслось...
Немцы очень боялись рукопашных схваток с нами. Они не понимали нашего ожесточения и русской жестокости. Психика немцев не выдерживала наглого давления простых бойцовжиганов.
Мы уже понимали, что выжить немцу в такой схватке практически было невозможно. Отсюда, бывалые солдаты, вели себя наглее, нахрапистее. Появилась свойственная для молодёжи бравурность и «борзота».
Длина болотистой луговины после такой рукопашной схватки уже измерялась не метрами, а количеством уложенных по пути следования стрелкового батальона и, в том числе, нашей миномётной роты немецких трупов.
Наших было в разы меньше. Как правило, на 10 немецких, 1 русский.
У нас в душе появлялась какаято одухотворённость. Не поверите, но уже никто не сомневался в победоносном исходе войны. Постепенно мы становились матёрыми воинами-победителями. А раз появилось чувство превосходства над врагом, куда денешься, случалась и наглость.
Расскажу поподробнее об одном случае в нашем полку.
Был у нас боксер. Чемпион Коваленко. Однажды получилось так, что немцы прижали нас к самой болотной трясине. А на другом бережке находился мощный немецкий дзот.
Пока мы прятались по кустам, Коваленко перебрался с помощью подручных средств на другой берег. Босой, грязный, мокрый и чумазый поднял руки.
Немцы обрадовались, увидев, что русские начали сдаваться. Завели нашего солдата в дзот.
Унтерофицер радостно стал названивать в свой штаб, сообщая о захвате пленного.
Коваленко же, улучил свой момент и одним ударом нокаутировал офицерика. Тотчас отправил в глубокий нокаут и ещё других четверых фрицев.
Патроны в магазины своих шмайссеров не успели загнать подлюки фашисты.
Ну, а мы тотчас же переправились и заняли фортификационный объект.
...Только раз в жизни стоит увидеть рукопашный бой, принять в нём участие и потом уже сотни раз, неизбежно, будешь прокручивать его в самых кошмарных своих снах. Вскрикивать, стонать и ужасаться количеством вражеской крови на своих руках...
Кто скажет вам, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне».
Александр ЩербаковИжевский
|