Большаки на картах в то время были отмечены, как улучшенные грунтовые дороги. Местами они были мощёные, местами с непролазной грязью и ямами, кое-где на них стояли мосты, а кое-где их вовсе не было.

   Четыре дороги выходили из города Белого. Первая дорога, самая ходовая, шла на Пречистое и Духовщину. Особенно тяжелой была дорога на Нелидово. Большак Нелидово – Белый был в плохом состоянии и сильно разбит. Железная дорога обошла город |Белый| далеко стороной. И город оставался долгое время отрезанным из-за плохой и разбитой дороги.

  По большаку на Нелидово ездили по настилам из брёвен и гатям. В распутье и непогоду повозки здесь тарахтели по плавающим и крутящимся брёвнам. Коричневая жижа и болотная вода выступали между брёвен, когда на них наступала |даже| нога пешего солдата. После войны дорогу начали строить заново. Теперь она имеет |совсем другой| внушительный вид. Теперь она везде покрыта асфальтом, где нужно построены бетонные мосты. Третья дорога из города Белого, забираясь на холмы, шла на Пушкари, Егорье, Верховье и дальше на Оленино. Она шла параллельно и вдоль реки Обши. И последняя, четвёртая, ничем не похожая ни на дорогу, ни на большак, шла мимо льнозавода на Демидки, Шайтровщину и Кобыльщину 04.

  Когда я говорю о городе Белом, я имею в виду его старую часть. Ту самую, которая расположена на низком левом берегу реки Обши. Город Белый стоит, как бы в низине. Вокруг него со всех сторон |невысокие| бугры, холмы и высоты. Перед городом в Обшу впадает река Нача. Сама Обша берёт начало на водоразделе |с отметкой 228|, оттуда вытекает и река Днепр. Истоки их находятся в районе деревни Тишино 05.

   Сейчас город расстроился, кругом на холмах появились деревянные дома и заборы. А до войны четыре тысячи жителей Белого проживали в нижней, каменной части города. Во время войны на буграх домов и построек |здесь| не было. Кругом были голые, изрытые окопами бугры. Сейчас на холмах вокруг старого города появились деревянные дома и целые улицы. Но все они, к вашему сведению, стоят на солдатских костях и могилах. Когда здесь местное население и пришлые люди начали строиться, они рыли ямы под погреба и ставили фундаменты, то они вместе с землёй наверх выбрасывали белые солдатские кости. Они об этом, конечно, молчат. Да! Да! Потому что на этих холмах находились наши окопы и проходили наши передние траншеи. Здесь убивало наших солдат. Здесь мы рыли могилы и хоронили своих боевых товарищей. Многих оставили мы здесь, на Бельской земле. Многие сотни |и тысячи| безымянных могил таятся в холмах вокруг города Белого. Теперь на этих местах появились дома и новые улицы.

   Улицам дали новые имена. Но об одной из них, которая носит имя Березина |человека недостойного, виновного во многом (в разгроме нашей дивизии, в результате чего в окружение попала 39 армия и 11 кав. корпус) и перешедшего на сторону немцев,| я потом расскажу.

   Бельская земля лежит на границе непроходимых болот и суши. Реки Межа и Лучеса опоясывают их. Летом сорок первого года, когда немецкая армия наступала на Ржев, она одной колонной двигалась вдоль железной дороги со стороны Великих Лук, а другой шла из Духовщины по дороге на Белый и Оленино. |Во Ржеве в это время стояла стрелковая рота и взвод саперов 119 сд, который должен был взорвать мост через Волгу|. На ст. Жарковский в то время стоял 143 отдельный разведбатальон 119 сд, он поджидал немцев в Земцах |и на ст. Жарковский| 06. Командиром батальона в то время был небезызвестный нам Карамушко. Город Белый обороняла 53 кав. дивизия. Она имела 1100 активных штыков, пять пушек ПТО, 18 станковых пулемётов «Максим» и 27 ручных пулемётов. 3-го октября в городе появился генерал Лебеденко, а 4-го октября город был сдан немецким войскам. 10 октября немцы силами 9-ой полевой армии и 3-ей танковой группы из района Ярцево нанесли удар на Зубцов и Калинин. 12-го октября 41-ый мотокорпус немцев взял Зубцов, Погорелое-Городище, Лотошино, Старицу.

    Так, для города Белого началась война. Как-то после войны, |лет тридцать спустя,| 07 мы случайно 9 мая собрались и поехали в город Белый. И город в памяти остался действительно белым. И по сей день старая каменная часть города выделяется своей чистотой и необыкновенной сверкающей белизной. Здесь, среди белых, как летние облака, домов, в тени узких мощеных булыжником улиц, чувствуешь себя связанным с далёким прошлым русской земли. Здесь и воздух свой, особенный, после дыма, гари и копоти Москвы. Но, к сожалению, кое-где эта белая старина завешена и пестрит аляпистыми вывесками |и плакатами|. Думаю, что если ими завесить древние храмы, то, что останется от торжественного облика первозданной красоты? А эта белая старина не только торжественна и первозданна, она собой патриотична и очень значительна.

    |Советская Родина, — это не только призывы и плакаты, а даже наоборот|. Это история нашей земли. Если по нелидовской дороге перейти мост через Обшу в сторону города, то здесь среди деревянных построек хозяйственного типа вы сразу почувствуете знакомый запах столовой и кухни. Поверните чуть вправо и вы увидите Бельскую столовую у дороги. На самом деле! Не зайти ли нам сначала туда? Было решено. Мы так и сделали. Если вы здесь отведаете столовских щей со свининой, то надолго запомните их натуральный запах и вкус. Даже черный хлеб здесь другого вкуса. А полусладкий столовский чай с жидкой заваркой не имеет здесь привкуса хлорки |, как у нас в Москве|. Хотите вы или не хотите, а всё здесь имеет свой натуральный и провинциальный запах и вкус. Когда в январе сорок второго года мы подошли к городу Белому, столовскими щами нам здесь не пахло. Тогда мы часто, вместо солдатской похлёбки получали немецкие пули, снаряды и бомбы. Даже полбуханки мороженого хлеба не всегда доходили до нас. Тогда, в январе, наши солдаты должны были умирать в окопах голодными. А умирать на голодный желудок, скажу я вам, — дело немыслимое. Нам, конечно, говорили, что с набитым животом ходить в атаку опасно. Ударит пуля в живот и получай заражение крови. Но мы знали другое. Если пуля солдату заденет и по пустым кишкам, то всё равно солдат долго не |протянет| выживет. Ходить на голодный желудок в атаку |и смотреть смерти в глаза| несправедливо. Даже преступнику, приговорённому к смерти, перед казнью разрешалось заказать себе шикарный обед.

     Откуда у наших солдат брались моральные силы переносить страшный холод, голод и тяготы войны? Снабжение нашей дивизии было в то время отрезано. Наши тылы остались по ту сторону линии фронта и стояли где-то в районе Нелидово. |Зима сорок первого запомнилась нам особенно голодной и лютой.

    Вот почему знакомство с послевоенным городом началось именно со столовой. Мне казалось, вернись я снова в Белый и я буду там голодать. Столовские щи со свининой развеяли мои сомнения|. В январе сорок второго года мы стояли на окраине города и держали глухую оборону. А можно было ковырнуть немца из города, пока снега и морозы держали его |их в натопленных избах| по домам. |Мы сидели в каменном подвале и мёрзлых окопах. Со снабжением по-прежнему было плохо. Наши пайки таяли в полковых тылах. Даже махорка, горьковатая на вкус, делилась россыпью по карманам начальства. На передний край доходил только запах её сизого дыма. Савенков, мой зам по пп, часто и надолго уходил по важным делам в тылы полка и батальона. Возвращался в траншею и дышал на нас перегаром самогонки и запахом табака.

   Мы, — это командир взвода старшина Панин, солдаты и я, командир пятой стрелковой роты|. Наша линия обороны проходила по окраине города Белого. Мы держали немцев в полукольце: винный склад — льнозавод — мельница и часовня около больницы. У немцев был один только выход из города, — по дороге на Духовщину. И так, в наших руках была кирпичная часовня около больницы. Когда-то в эту часовню выносили умерших. Морг не морг, вроде того. Часовня на два покойника. Солдаты, державшие в ней оборону, спрашивали, — «что это за кирпичная будка?». Часовня находилась от здания больницы всего в двадцати метрах. В больнице сидело до роты немцев. Березину предложили окрестить её кузницей. Он согласился. С тех пор во всех донесениях и отчётах стали писать именно так, — «Кузня!».

   Мы в это название не верили |вначале поверили, но потом стали сомневаться|. Ни кузнечных горнов, ни старой |ржавой| наковальни, ни старых подков, ни проволоки, ни ржавых гвоздей нигде вокруг неё не валялось. Из окон больницы немцы постреливали в «кузню» в открытый проём двери. Лёжа за кирпичным постаментом нельзя было поднять головы. Теперь нет ни больницы, ни «кузни». На их месте в земле остались наслоения битого кирпича. Они давно покрылись землёй и поросли зелёной травою. Место, где стояла больница, я нашёл по битому кирпичу. О том, как она исчезла, я расскажу особо. Зима сорок первого года нам запомнилась лютой и голодной. Каждая малая кроха хлеба имела для |нашего| солдата жизненное значение. Вот почему знакомство с послевоенным городом Белым началось именно со столовки.

    Мне казалось, вернись я сейчас опять в Белый, и я буду снова там голодать. Но столовские щи со свининой развеяли все мои сомнения. В январе сорок второго снег, мороз и метели загнали немцев в натопленные дома |избы|. Они не вылезали из них и держали оборону. Без техники они наступать не могли. Танки зимой по глубокому снегу не шли. Моторы глохли на сильном морозе. Топливом, для танков у немцев служил голубой эрзац-бензин. В городе и на окраине в руках у немцев были все жилые дома. А мы сидели в каменном пустом подвале. Он находился в двадцати метрах от жилого дома. Немцы были не дураки, они не стали занимать пустой и холодный подвал. Им в голову не пришло, что в каменный обледенелый подвал можно посадить живых людей и заставить там сидеть целую зиму. Наш генерал рассуждал иначе. Винный погреб он окрестил «складом с/х машин» и велел посадить туда полроты солдат |с винтовками|. Не думайте, что я тогда был недоволен своим генералом. Совсем наоборот. Я верил ему и всем, кто вокруг него крутились. Я тогда всё принимал за «чистую монету». Надо, значит надо!

     Для родины, за советскую власть мы на всё готовы! Генерал воткнул полроты живых солдат в ледяную каменную могилу, и рука у него не дрогнула, когда он подписал такой приказ. |Нас тогда за людей не считали|. Мы тогда были просто солдаты! В подвале сидел взвод, а в «кузню» посадили двух солдат. Двое вроде мало. Доложили ему — он приказал добавить третьего. Что? Тесно? Некуда сунуться? Ничего! Русский солдат, как вша, в любую щель пролезет! А не мешало бы самому Березину и его заму Шершину посидеть денёк-другой в кузне или подвале. Не стал бы тогда Шершин в своих воспоминаниях врать, как сивый мерин. Видно, названия «кузня» и «склад с/х машин» были приятны и созвучны душе генерала. «Захвачена кузница!» — видите, как звучит.

     |Во время войны офицеры рангом повыше выпивать «не любили»|. Название «винный склад» у начальства вызывало раздражение. Часовня тоже не подходила, для обитания живых. Каменная часовня имела всего три стены. Снизу земляной пол и пьедестал из кирпича на два покойника, с возвышением. Впереди пустой дверной проём смотрел в сторону больницы. Немцы из окон больницы простреливали его. Он был открыт, для ветра и снега. Крыши над головой не было |, колкий снег гулял здесь с утра и до утра|. Трое промёрзших солдат держали здесь оборону. Они по приказу генерала сторожили часовню.   

    |В апреле сорок второго ни генерала, ни часовни не стало. Как это произошло будет отдельный рассказ|. Немцы никак не предполагали, что русские заползут в обледенелые стены |часовни и винного склада и останутся там на всю зиму. Разве считал Березин своих солдат живыми людьми!| Наши стрелковые роты в Белом встретились с немцами в январе сорок второго. Они подошли к городу и стали выдвигаться вперёд |после пополнения, чтобы сменить остатки другой стрелковой роты, которая понесла здесь большие потери. Когда наши «славяне» выдвигались вперёд и попытались продвинуться и с хода ворваться в город|. Немцы решительно, пулемётным огнём, пресекли их продвижение. Несколько солдат заползли в подвал и часовню, чтобы переждать обстрел до темна. Так и сложилась линия обороны. Березину доложили, он приказал держать указанный рубеж — и ни шагу назад! Наша пятая стрелковая рота подошла к городу |через неделю| 20 января. Морозы в ту пору стояли особенно лютые. Снег под ногами скрипел, как мелкое битое стекло. Помню, в деревне Шайтровщина навстречу нам вышел штабной из полка. — Я представитель полка! — сказал он деловито, — Ты знаешь, лейтенант, куда идти? — В деревню Журы, — ответил я, |посмотрев на капитана|.

   — Вот именно! Твоя рота передается в распоряжение комбата Ковалёва. Постой, постой! — подумал я. Это не тот ли самый Ковалёв, который был в моей роте на время проверки? Некоторое время назад он вышел из окружения? |— Он из пограничников? — спросил я. — Ты что, знаешь его? —Да! Приходилось встречаться! Я не стал ему рассказывать, что Ковалёв месяц назад вышел из окружения и проходил проверку на вшивость|. Мы должны были сменить стрелковую роту, |сильно потрёпанную,| которая стояла в обороне на льнозаводе и в подвале винного склада. Остатки этой потрёпанной роты с нетерпением ждали нашего появления на передовой. В деревне Журы 08 я доложил комбату о своём прибытии. — Разведи солдат по избам! Пусть с дороги отдохнут. Смена будет завтра! А ты иди вон в ту избу. Там живут пулеметчики и связисты. Когда будешь нужен, связного пришлю! Не знали мы, что нам предстоит отправиться в ледяную могилу. В избе, куда я зашёл, было темно, жарко и сильно накурено. Здесь находились телефонисты и свободные от несения дежурства солдаты пулемётной роты, командир пулемётной роты ст. лейтенант А. Кувшинов 09, его замполит мл.политрук П. Соков 10.

     В избе оказался и мл.лейтенант, командир той самой потрёпанной стрелковой роты, которую я должен |был| сменить. Он быстро поднялся с лавки и, улыбаясь во весь рот, пошёл мне на встресу. — Пошлите, лейтенант! Как я понял, он хотел сказать |в смысле| — «Пошли!». — Смену проведём и доложим комбату. Я не очень понимал его, почему он, собственно, торопится. — Когда прикажут, тогда и пойдём, — ответил я ему. — Москвичи кто нибудь есть? — громко спросил я, так чтобы все слышали. — Москвичи есть! — услышал я голос в углу, — Я москвич! — сказал политрук пулемётной роты Соков. Лицо у него было круглое. Нос маленький, лоб большой и круглый. Глаза светлые, глубоко посаженные. Посмотришь на него, он даже в избе не расставался со своей железной каской. Она у него была надета поверх зимней шапки. — Откуда из Москвы? — спросил я. — С красной Пресни! Слыхал, наверное? — Ну как же, знаю! Хорошевское шоссе! Зоопарк! — Может, и Третью Магистральную улицу знаешь? — Нет, Магистральную улицу не знаю! Политрук предложил мне сесть. — Ты иди к комбату! — сказал я мл.лейтенанту, — Его торопи! Мне прикажут произвести смену, я пойду и сменю. За мной дело не станет. А приказа пока нет. Я повернулся к Сокову, и мы продолжили разговор. Так познакомился я с земляком. Судьба потом нас свела на войне |и на долго|. Москвичей, нас в дивизии было двое. На следующий день мы расстались. Я ушёл с солдатами на льнозавод. Из деревни Журы мы спустились на [лёд] дно замёрзшей реки Нача, и по протоптанной в глубоком снегу тропе пошли в сторону города.

    Замёрзшее русло реки шло по самой низкой отметке данной местности и служило хорошим укрытием, как дорога на передовую. Здесь была накатана довольно ровная и неширокая полоса по льду. По ней мы обошли несколько бугров, на которых стояли деревни Струево и Демидки. Река здесь имела довольно высокие и крутые берега. Что было там наверху, из русла реки не было видно. Мы шли по глубокой впадине между покрытых снегом холмов. Где-то в пути река Нача слилась с рекой Обша. Ветер гулял по буграм наверху, а здесь внизу было безветренно и тихо. Только мелкий снег, медленно падая сверху, щекотал надбровья, нос и губы. Ветви кустов, утопшие в глубоком снегу и обелённые инеем, не шевелились. Над крутыми высокими берегами нависли причудливые снежные сугробы. Они подступали к самой дороге. Река вместе с дорогой сделала несколько крутых поворотов. |Казалось, что там наверху находятся немцы, а мы живые маленькие человечки пробираемся через снежный лабиринт и заходим к ним в тыл. Смотрю на сопровождающих. Командир, сменяемой роты идёт спокойно. По его виду можно сказать, что немец ещё далеко. Мы обходим высокий бугор, — Прошли Демидки! — говорит он мне на ходу и показывает в сторону города. Перед нами город Белый. Но вот слева снежный овраг. Дорога поворачивает влево и мы выходим со льда на твёрдую землю, и по оврагу медленно поднимается к льнозаводу. Здесь среди обломков разрушенного кирпичного основания, видны занесенные снегом механизмы трепальных машин. За льнозаводом дорога кончается. Дальше идёт протоптанная в снегу тропа. Перед нами две почерневшие от времени бревенчатые избы. Одна покосилась. На другой нет крыши. Отсюда, собственно, начинается наш рубеж обороны. Кроме этих бревенчатых полуразрушенных изб ни справа, ни слева до самого города ничего не видно. Слева от снежной тропы, которая поворачивает вправо и уходит в город, стоят голые, окутанные белым инеем деревья. Они стояли не часто, но занимали всё открытое пространство до самого города. Деревья видимо посадили, для укрепления почвы, потому что пространство от Демидок понижается в сторону города. Справа от деревьев находится скат и обрыв, а там, за обрывом, лежит низкий берег поймы реки. Эти деревья не везде сохранились. Большую и основную часть их вырубили после войны, когда здесь стали селиться и строиться местные жители. Если у такого отдельного дерева остановиться и внимательно его ствол рассмотреть, то можно увидеть царапины и глубокие следы от пуль и осколков. Это следы военного времени. Тогда, зимой сорок второго года, всё пространство до города просматривалось и простреливалось с двух сторон. Стреляли и с нашей, и с немецкой стороны. Хотя, по правде сказать, наши солдаты зря стрелять не любили. Пока целишь мушкой и смотришь на прорезь, выставив рожу, тебя из пулемёта могут прошить. На виду у немцев нельзя торчать. Пространство вдоль снежной тропы, которая шла от льнозавода в подвал винного склада, насквозь простреливалось. Деревья не мешали немцам стрелять по тропе из пулемётов, когда наши солдаты отправлялись ночью в подвал. От двух покосившихся бревенчатых изб не было видно, где именно в низине находился этот подвал. Как только мы свернули на тропу и подошли к бревенчатым избам, в нашу сторону на уровне плеч тут же полетели немецкие троссирующие пули. Мы по незнанию оказались на открытом месте. Я остановил роту. Солдаты, не дожидаясь команды, повалились в снег. Команда «Ложись!» подается в тылу, при обучении. А на фронте солдатам такие команды не подают. Ты должен сам смотреть и решать, стоять тебе на месте или лежать уткнувшись в снег. Пули летят! Хочешь стой, а хочешь — падай! За рукав дергать тебя и гнуть к земле никто не будет. Когда роту нужно будет поднять, ротный подаст нужную команду. Вот тогда на тебя командир заорёт. Потому что с первого слова солдат обычно не шевелится. Солдат с первого слова не вскочит на ноги. Тут не только нужно подать команду, тут нужно по матушке, как следует пустить, знакомое солдату словцо. Вот только тогда солдат почувствует, что это касается именно его. [Иначе,] он может подумать, что это кто-то из солдат пошутил|. Казалось, что где-то там наверху находятся немцы, а мы по снежному лабиринту заходим к ним в тыл. Смотрю на командира сменяемой роты. Он идёт спокойно. По его виду можно сказать, что немец ещё далеко. Мы обходим высокий бугор, — Прошли Демидки! — говорит он |мне на ходу|. Вот Обша делает левый крутой поворот и перед нами вперди город Белый. По дну оврага дорога медленно поднимается к льнозаводу. Здесь среди обломков разрушенного |фундамента и оснований| здания, видны занесенные снегом бугры |детали трепальных машин|. Повсюду из-под снега торчат: железо, исковерканные перекрытия и кирпичные опорные столбы. По ним можно судить, что льнозавод представлял собой небольшое строение длиной двадцать, тридцать шагов. За льнозаводом дорога кончается. Дальше идёт протоптанная в снегу солдатскими ногами тропа. Перед нами две почерневшие от времени избы. Одна совсем покосилась, а на другой такой же кривой сорвана крыша. Отсюда, собственно, и начинается наш рубеж обороны. За этими двумя почерневшими избами |до самого города| кругом кроме снега впереди ничего не видать. Слева вдоль тропы, которая уходит куда-то в город стоят голые одетые белым инеем деревья. Сквозь деревья видно всё открытое снежное пространство до самого города. Деревья когда-то посадили, для укрепления почвы. Потому что местность от высокого бугра, где стояли Демидки, понижается в сторону города. Эти [старые] деревья сейчас почти не сохранились, [остались только внушительных размеров пни вдоль дороги]. Большую часть их вырубили и растащили после войны. Но отдельные деревья кое-где ещё остались. Если у такого отдельного дерева остановиться и внимательно посмотреть |его ствол|, то можно заметить глубокие следы и царапины пуль. Это следы военного времени.