— Для этого нужно кривое ружье! — сказал кто-то из солдат. — Ружье не ружье, а баллистическую кривую полета пули можно использовать. И не только использовать, а применить на практике с умом. И самое главное. Пулемет нужно заранее пристрелять одиночными трассирующими по выбранной цели. Убивать мы немцев будем за забором на главной улице. — Теперь она называется Кирова. А тогда для нас она была без названия. Она выходила из города на большак в сторону Духовщины. Улица на всем протяжении между домами была перекрыта дощатым забором. За забором по улице день и ночь ходили пешие, и ездили повозки и машины. На заборе в нескольких местах я выбрал прицельные точки. Пулемет поставили в отрытый окоп 21 и пристреляли его одиночными трассирующими. Точки прицела выбрали на заборе, на уровне живота идущего за забором немца. Когда пристрелка была несколько раз проверена, мы вынули трассирующие из пулемётной ленты. При обстреле в забор пойдет очереди бронебойных пуль. А их в полете не видно. Я рассчитал все просто. По моей команда пулеметчик нажимает гашетку пулемета и в забор летит порция свинца. Гнилые и старые доски, которыми отгородились от нас немцы, для бронебойных пуль не помеха. Доски будут пробиты насквозь без всякой потери убойной силы. По ту сторону забора они сделают свое черное дело. Я рассчитал и время полета пули так, чтобы там, за забором пуля и выбранная жертва встретились. Впервые за забором был убит довольно жирный немец. Он медленно и не торопясь шёл вразвалку по главной улице города. Его фигура мелькнула в прогалке между домов. Я в бинокль с мельницы хорошо просматривал этот прогалок. Помню, как все началось. Немец прошел прогалок, а я стал считать его шаги. Я учел расстояние, когда он подойдет к выбранной точке прицеливания за забором. Время полета пули, чуть меньше секунды, тоже учитывалось. Он шел за забором, а я считал его шаги и в нужный момент подал команду наводчику нажать гашетку пулемета. Немец успел сделать еще два шага, пока пули летели к забору. И вот они встретились. Немец получил полную порцию свинца. Ловушка довольно просто и точно сработала. Все было рассчитано точно. По прогалку между домами мы никогда не стреляли. В прогалок я наблюдал за немцами, выбирал для расплаты очередную жертву. Немцам и в голову не приходило, что именно отсюда мы ведем расчет шагов выбранной жертвы до смерти. Когда жирный немец попал под пули, к нему со всех сторон кинулись другие немцы на помощь. В прогалок было видно, как туда немцы побежали. Я подал команду взять прицел на одно деление ниже. Пулеметчик опустил ствол и дал длинную очередь. Немцы, видно, кучей собрались около убитого, полагая, что он попал под шальную пулю. Я в бинокль с мельницы видел, что после нашего вторичного обстрела за забором произошла какая-то возня. Появились, видно, новые раненые и убитые. Пулемет взял прицел еще ниже, и, поводя стволом, дал еще несколько очередей. Мы держали улицу под огнем до самого вечера. Короткими и длинными очередями били по забору. С верхнего этажа мельницы было видно, как беспорядочно забегали немцы и заметались по улице при подходе к этому месту. Немцы не догадались, что за ними следят с мельницы, а бьют из пулемета совсем с другой стороны. Наблюдая за передвижением немцев по улице, мы стреляли всех подряд. Мы меняли время и место обстрела. Мы путали немцев. Определить на глаз темп шага или скорость движения повозки по улице города было нетрудно. Ширина прогалка между краем забора и углом дома по угломерной сетке бинокля составила 0-25 тысячных. Теперь нужно было определить расстояние от пулемета до забора. Ширину прогалка я решил измерить шагами. Немцы шли по прогалку и отмеряли шаги, а я их подсчитывал. Количество шагов они делали разное. В зависимости от роста и торопливости по моим подсчетам получались разные цифры: 18, 17 и 16. Один толстый немец на коротких ножках прошел прогалок за 20 шагов. Я взял среднюю величину 17 и подсчитал ширину прогалка. У меня получилось 12,75 м. По формуле Д= В*1000.н я получил: расстояние от пулемета до забора — 510 метров. Пуля пролетает расстояние 500 метров за 0,7-0,8 секунды. Усредненный шаг немец делает тоже за это время. Опережение выстрела составляет один шаг или два корпуса немца, измеряя по животу. Я выбрал несколько точек прицеливания на глухом досчатом заборе. В открытом прогалке мы немцев стрелять не стали. Я подсчитал и другие расстояния от края забора до точек прицеливания. Вот, собственно, и все расчеты! Мне не представляло никакого труда подать команду «Огонь!» в нужный момент. Но остановись немец за забором до подхода к выбранной нами точке, и он бы остался жить. Но немцы знали, что забор находится под обстрелом, боялись попасть под пули и ускоряли, как правило, шаг. Жертва идет и всегда торопится к своему последнему рубежу. Мы меняли точки обстрела, и это вводило немцев в в заблуждение. |Мы видели, что они, ничего не понимая, затыкали тряпьем дыры в заборе.| Прежде, чем поймать новую жертву, я просидел на мельнице целую неделю. Я изучил все пути, по которым в городе ходили и передвигались повозки. Я составил подробную схему, потому что карты города у меня не было. Мельница, льнозавод и деревня Демидки из многих точек города были хорошо видны. Немцы привыкли, что с мельницы никогда не стреляли. Тем более, что пулемет мы отнесли ближе ко льнозаводу. Заслуга Петра Иваныча была в том, что он не разрешал раньше своим пулеметчикам стрелять из пулемета с мельницы. Немцы решили, что наблюдение и стрельбу ведут с льнозавода, и в отместку стали обстреливать два покосившихся домика, где теперь обитал командир роты Макарьян и политрук Савенков. Немцы не знали, откуда точно бьет пулемет. Ни днем, ни ночью вспышки выстрелов пулемета нигде не было видно. По невидимому рою пуль, который врезался в забор, нельзя было определить, откуда бил пулемет. |Немцы могли построить двойной забор, засыпать его песком или обложить мешками, но, в условиях суровой зимы, это дело выглядело не таким простым.| Мы не стреляли по легковым машинам, не хотели тревожить и раздражать немецких офицеров. Мы делали свое черное дело по малому. Мы убивали немецких солдат. |Для солдат двойной забор никто городить не будет.| Потери простых солдат на войне никого не волнуют. У немцев за забором проходила основная магистраль. По ней они выходили из города и ездили в Духовщину. В Духовщине в то время стоял немецкий армейский штаб. |Как рассказывал один пленный, на площади в Духовщине был сооружен глубокий связной блиндаж. Он имел прямую связь с бункером в Смоленске. Я видел его потом. И нигде при движении на запад нам не встречались подобные сооружения.| Но вернемся к забору! Забор прикрывал улицу и упирался одним краем в дорогу. Он обрывался в том месте, где стоит теперешний интернат. А другая сторона уходила в города и пряталась за домами. Чтобы сбить немцев с толку и заставить поверить в случайный характер обстрела, мы давали короткие очереди иногда просто так, не подлавливая никого. Обстрел вслепую ночью тоже приносил свои плоды. Мы чувствовали, что задели немцев за живое, потому что они начинали озверело бить по двум домикам у льнозавода из пулеметов. Мы ежедневно меняли время обстрела и расчетливо брали свою дань и жертву за забором. Немцы стали тщательно изучать наш передний край. Из больницы, что стояла правее мельницы, они установили постоянное наблюдение. Они пристально следили за нами и готовили нам расплату. |Они воспользовались нашей беспечностью и засекли все ходы и выходы| Они постепенной узнали, где мы спим, где мы сиди и греемся на солнышке, где и в каких избах у нас топятся печки, где жарим мы тухлые блины и куда потом бегаем, на ходу расстегивая пуговицы. Тщательным наблюдением немцы установили, когда мы ложимся спать и когда встаем. Откуда утром выходим, потягиваясь и зевая. Теперь мы были у них на прицеле. |Но не на винтовочном и пулеметном, а на оптическом артиллерийском прицеле противотанковой пушки.| Пушка стояла напротив, в створе ворот одноэтажного каменного дома. Он и сейчас стоит на том самом месте. Посмотрите на столбы в воротах и стены дома. Они все снарядами изъедены. Но немцы не торопились с ответным ударом. Они почему-то медлили и чего-то ждали. Может, сомневались в своих расчетах. Может, собирались нанести удар наверняка. Возможно, они не хотели нас зря потревожить и спугнуть. Их смутило одно обстоятельство. Дело в том, что голодные солдаты, обшарив все закоулки, этажи и лотки на мельнице, наткнулись на большой моток льняного шпагата. Я попробовал крепость ниток на разрыв и пришел к выводу, что они выдержат приличную нагрузку. Это была крученая самотканая льняная нить. Мне сразу пришла идея запустить в сторону немцев змея. Если змея поднять вечером, в темное время суток, то запуск его немцы в первое время не заметят. К хвосту змея можно будет привязать консервную банку с паклей, намоченной бензином. Ветер в те дни был устойчив и дул в сторону немцев. Накануне целый день мы кололи щепу. Она была особенно хороша из сухих еловых поленьев. Наколотые планки связывали между собой и крепили к ним материю. Настал вечер, мы размотали шпагат. Двоен солдат отошли вперед. Хвост с банкой зажгли и опустили в яму. Все шло хорошо. По моему сигналу приподняли змея и пустили кверху. Я немного разбежался, натянул бечевку, стал подергивать, и змей набрал высоту. Как и следовало ожидать, самого змея в ночном небе не было видно. Горящая банка стала быстро подниматься вверх. В первый момент немцы ее даже не заметили. Огонь подымался все выше и выше и постепенно уходил в сторону города. Через некоторое время змей уже болтался высоко над головами у немцев. И вот они увидели мелькающий огонь наверху. В первый момент они растерялись |, выстрелили два раза и потом на время притихли|. Они ждали, что вот-вот завоют и ринутся к земле авиабомбы. Но потом они открыли по горящей банке стрельбу. Они били трассирующими изо всех пулеметов. Но в летающую на хвосте змея банку они не могли никак попасть. Огонек плясал в ночной высоте, все больше приближаясь к середине города. Бензин в консервной банке и без пакли очень долго горит. Час, два или три. А по огню со всех сторон полетели трассирующие |разных оттенков. Через некоторое время немцы стреляли изо всех видов оружия. Огонь в консервной банке продолжал над городом болтаться.| Ни одному, даже лысому, фрицу в голову не пришло, что мы дразним их и издеваемся над ними. Они были уверены, что это наш самолет. И что от мотора огонь виден на выхлопе. Так продолжалось часа полтора. Видя, что огонь в банке начинает гаснуть, я оборвал нитку и отпустил по ветру змея. Подхваченная ветром огненная точка, как яркий уголек, стала быстро удаляться за пределы города. Немцы, как взбудораженный муравейник, до самого утра не могли успокоиться. Мы от души посмеялись и потешились над ними. Стрельба переполошила и наше, сидящее далеко в тылу, начальство. За ночную потеху мне потом |, когда дознались,| сделали втык |и последнее предупреждение|. На меня подал жалобу Савенков. Он писал, что я своей расхлябанностью навлек пулеметный огонь на |его землянку| расположение их стрелковой роты. Петя Соков как-то при встрече проболтался ему, чем я занимался с солдатами на мельнице. Начальство набросилось на меня за то, что я о запуске змея заранее не поставил их в известность. Они никак не могли понять, почему немец вдруг открыл стрельбу и переполошился. Они даже решили, что немец перешел в наступление на наш передний край. А от переднего края наши начальники сидели, дай Бог, верст за пять, не меньше. Это связисты доложили о стрельбе, что немец открыл огонь по всему фронту наших позиций. На следующий день политрук Соков отправился в баньку в полковые тылы. Придя в Журы, он об этом змее и обо мне рассказал. Этого было достаточно, чтобы я приказом схлопотал строгий выговор с последним предупреждением. Змея я пустил на полную катушку. Нитки все были израсходованы, и второго фейерверка устроить не удалось. На следующий день немец притих. Стрельбу прекратил. |Ему нужно было заменить вскрытую систему огня и расположения огневых точек|. Жизнь на мельнице |после облая и строгого выговора| снова перешла в сонную колею. Пулемет водворили на старое место. Политрук Соков Петр Иваныч был этим доволен. Он всегда считал, что беспокойные дела к хорошему не приведут. — От нас никто не требует убивать немцев, — говорил он. — У тебя руки чешутся! Вот ты и достукался! Я вспомнил тот день, когда впервые пришел сюда. Тогда я на мельнице появился с двумя солдатами. Здесь надежно и без обрывов работала связь. Даже дежурного телефониста у аппарата не было. Помню, как я вошел в небольшой дом, стоявший у мельницы. |Там меня встретил круглолицый, начисто выбритый политрук Соков. Я поздоровался, мы разговорились. Петя, как стал я его называть, был тоже москвич. А на войне земляки — это большое дело!| Петя оказался вполне порядочным человеком, если о политруке судить по личности Савенкова. Петр Иваныч не делал людям гадостей, не писал на них лживых доносов. Он был уживчивым и простым человеком. Он сам любил поспать и меня откровенно призывал все время к этому. Однажды он даже предложил мне пари, кто кого переспит. Мы жили с Петей вдвоем в небольшом бревенчатом доме. У стены, обращенной к городу, по обе стороны от печки стояли две железные кровати. Сухого льна было много. Почти от мельницы до льнозавода под снегом стояли большие стога льна. Длинные высокие, с островерхими двускатными крышами. С наступлением темноты в нашу избу приходил солдат и растапливал печь. Сухих дров хватало. Пилили бревна в сарае, что стоял около мельницы. Солдаты располагались в другом таком же бревенчатом доме. Тишина! Никакой тебе стрельбы! Лежи, спи, сколько влезет! После каменного подвала жизнь на мельнице показалась мне раем. Все было бы хорошо, если бы нас кормили досыта. К вечеру на мельницу приходил старшина. Это бы другой старшина. Старшина пулеметной роты. Меня и двух моих солдат баландой снабжал он, а подчинялся политруку и командиру пулеметной роты. Старшина заходил к нам в дом, сбрасывал перекинутый через плечо мешок и ставил термос. Он наливал мне и политруку в котелок железной кружкой похлебки. Потом клал на стол по куску оттаянного хлеба и уходил в соседний дом, где жили солдаты. Однажды, раздав солдатам харчи, он вернулся обратно и, вынув пачку сухого спирта, обратился к политруку. — Товарищ политрук! На складе предлагают взять вот эти таблетки для разогреву пищи! |На пороге стояли солдаты. Их интересовало, что скажем мы по поводу сухого спирта. Все дружно грохнули, когда услышали слова старшины о разогреве пищи. Мы смеялись, держась за животы.| — А пищу для подогрева тоже будут давать? — спросил зашедший солдат. |И опять все дружно заржали. — Ты. Наверное, по котелкам плеснул не больше железной кружки? А они еще хотят, чтоб мы ждали, пока она разогреется.| — Ну и насмешил, товарищ старшина! — Ладно, помолчи! — Я думаю, — сказал старшина, — что эти таблетки на подогрев пускать нельзя. Их нужно употребить вовнутрь. И старшина взял со стола железную кружку, которой только что черпал солдатское хлебово, и сполоснул ее водой. Он набросал в нее белых таблеток сухого спирта. Подержал некоторое время кружку над горящим огнем, разогрел содержимое и обратился к политруку: — Товарищ политрук, с кого начнем? — Давай с лейтенанта! Он старший по званию. И комендант мельницы. Я посмотрел в кружку. Белые таблетки расплавились и превратились в густую коричневую жидкость. — Запивать нужно горячей водой, — пояснил старшина. Старшина головой махнул солдату, видно, все было уже обдумано, опробовано и заранее приготовлено. Солдат подал старшине чайник с горячей водой, и тот наполнил ею другую кружку. Я сидел на кровати и смотрел |на манипуляции старшины. Он хотел было направиться в мою сторону, но я| серую темную жидкость. Потом я поставил кружку на стол, показал на сидевшего политрука. — А не отравимся? — спросил политрук. — Ну что вы, товарищ политрук! Я уже четыре раза прикладывался. Я, как только взял у кладовщика три пачки на пробу, так мы с повозочным сразу сняли пробу. Я, товарищ политрук, целый ящик выписал на роту. Они не знают, куда его девать. Никто не берет. Все смеются. Подпишите мне, товарищ политрук, заявку, а то без подписи кладовщик не дает. Старшина поставил кружки на стол, достал из нагрудного кармана выписанную накладную и положил перед политруком. — Вот здесь, товарищ политрук! Завтра с утра мы обтяпаем все это дело. Солдат над гильзой подогрел снова кружку, передал ее старшине и отошел к стене. Политрук опрокинул первую кружку, сделал один большой глоток, не дыша, запил его горячей водой, перевел дух и, пересев на кровать, откинулся к стене на спину. Он обтер губы от застывшей массы и недвусмысленно заулыбался. — Теперь очередь твоя! Мне не очень хотелось глотать эту липкую гадость. Но старшина решительно надвинулся на меня. — Товарищ лейтенант, это несолидно! — произнес он, как бы угадывая мои мысли. Я нехотя взял кружку, хлебнул разогретый сухой спирт, во рту и горле у меня остался жирный, застывший осадок. Такое впечатление, как будто в горле застыла расплавленная сальная свеча. Я стал запивать из другой кружки горячей водой, но слой воска остался во рту и першил по-прежнему в горле. |Горячая вода больше в горло не лезла.| В голове затуманилось, и внутри где-то зажгло. — С Вашего разрешения! — сказал старшина и проглотил разогретую порцию из кружки. — Жрать не дают! Курева целый месяц нет! Спирт для подогрева пищи — пожалуйста! На хрен солдату подогревание. Ему побольше и посытней в котелок наливай! А тут таблетки, как больному, пожалуйте. Политрук со мнением старшины был согласен, хотя подобных суждений о кормежке не высказывал. — Разрешите идти к солдатам? — обратился старшина к политруку. — Иди! Но учти! По одному глотку, не больше! Не беспокойтесь, товарищ политрук. Больше одного глотка никто не получит. |Я было хотел попробовать два раза, да горло заткнуло, еле горячей водой промыл.| Вечером началась и закончилась проба сухого спирта. Потому что на следующий день, когда старшина с заявкой явился на склад, там уже знали, куда и зачем этот спирт выпрашивали в роты. На ящики с сухим спиртом наложили арест. Сутки на мельнице проходили лениво и однообразно. Но солдаты — народ дотошный. Спит, спит, а потом найдёт себе какое-нибудь дело по душе. В одном из лотков загрузочного бункера, что был на мельнице под самой крышей, солдаты нашли с полмешка немолотого зерна. Когда его ссыпали и замерили ведром, то оказалось ведра три. Приводные колеса на мельнице не работали, огромные жернова вручную не покрутишь. Немолотое зерно приходилось мочить и варить. Но каши, как ожидали, из нерушеного зерна не получилось. Жевали набухшие горячие зерна. Они скрипели на зубах. Ели молча, старательно жевали. Все были довольны. Добытых трех ведер хватило на несколько дней. Ели досыта. Растягивать не захотели. Через неделю всёравно всё кончится. Зерно быстро кончилось, и опять наступили голодные грустные дни. Искали съестное и рыскали повсюду. Проходили дни, но ничего не могли найти. Обычно в голодные дни солдаты на мельнице притихали, расходились по своим лежанкам и больше лежали на боку, чем слонялись без дела. Сонное состояние перекидывалось на всех. Спячка, как болезнь, как зараза, придавливала людей, и они ложились, закрывали глаза и старались ни о чём не думать, ничего не видеть. Если случалось какое происшествие или появлялся вдруг старшина, слышалась перебранка, солдаты начинали подниматься. Так было и в этот раз. Прибежал запыхавшийся солдат и с порога закричал, что он нашел съестное. — Там в яме пахнет съестным! Немыслимое дело! Его слова долетели до солдат. В одно мгновение всех сдуло с лежанок. — Каким съестным? Где? — Они стояли все на ногах. — Целая яма съестного! — с гордостью первооткрывателя объявил он, — На всех хватит! Я там ломом дыру пробил. Оттуда запах идет. — Где запах? Какая дыра? — И солдаты толпой подались за открывателем. Потом прислали за мной. — Просят Вас, товарищ лейтенант, определить, пригодна ли она к пище! Я нехотя поднялся, пошел за солдатом. Еще не доходя до дыры, я в воздухе уловил дохлый и тухлый запах чего-то непонятного. — Вот, понюхайте! Солдаты ломом и лопатами расширили дыру, зачерпнули ведром густой жижи, подняли наверх и поставили передо мной. Я подошел ближе, слегка нагнулся, и мне в нос ударил острый запах спертого гнилого месива. Я посмотрел на содержимое в ведре, и понял, что в яме находятся перебродившие картофельные очистки. Здесь когда-то мыли крахмал и варили патоку. Солдаты, недолго думая и не дожидаясь моего ответа, приволокли с мельницы железный лист, набросали дров, развели огонь, бросили на огонь железный лист, плеснули на него воды и стали поливать вонючей жижей. Она шипела. Облако пара поднялось над ней. Вонь ударила в нос. — Давай, снимай! А то все съестное сгорит! — закричали солдаты. Горячий, засохший блин палкой спихнули с листа железа, разломали на части и, перебрасывая в руках, дули и остужали. Кусок такого блина подали и мне. Но есть его, пока он был горячим, я отказался. Уж очень зловонный запах шел от него вместе с паром. — Дуся, подай блинов с огня. Дуся, скорей целуй меня! — запел кто-то из солдат, стоявших сзади. С утра до вечера на железных листах шипела картофельная жижа, пуская пары и едкие запахи. Железные листы снимали с костра, стряхивали в деревянный ящик готовую продукцию, давали ей как следует остыть, в общем, имели суточный запас готовой продукции. К запаху постепенно принюхались. |Дым от костров и вонь стояли с утра до вечера| Но вот с очередным ведром вместе с очистками на железный лист выплеснули дохлую крысу и блины с этого момента прекратили печь. Дыра в снегу теперь воняла дохлой крысой. К концу февраля старшина стал появляться на мельнице ежедневно. Наши прорвались у Нелидово, теперь тылы подошли. Солдатский паек стали выдавать регулярно. Как-то к вечеру старшина на мельницу прибыл в веселом настроении. Он загадочно улыбался и потом объявил, что на всех получил положенную норму водки. Он раздал солдатам водку, отмеряя каждому железной меркой по сто грамм, а оставшееся в котелке поставил на стол и сказал, что это на трех: на лейтенанта, политрука и на него, на старшину. Петя заглянул в котелок, где плескалась прозрачная жидкость и потер от удовольствия руки. — Как я прикинул, на каждого из нас в котелке не меньше, чем по двести грамм на брата. Кроме водки старшина принес хлеб, сахар, махорку и мыло. — Перед таким началом не грех вымыть руки с мылом! — предложил старшина. Он велел солдату принести из солдатского дома чайник с горячей водой. — Давай быстрей! Лейтенант и политрук хотят с мылом умыться! В солдатской избе всегда стоял чайник в подогретом состоянии. Пока мы мыли руки, терли лицо и шею, старшина сидел на крыльце и курил, посматривая на нас. — Что-то Вы долго, товарищ лейтенант! Все остынет! — Конечно! Водочка холодная даже лучше! Умывшись и пригладив волосы, мы вошли в дом и сели за стол. И что же мы обнаружили? Котелок с водкой, что стоял на столе, был пустой. Вот так просто! Был с водкой, а пока мы мылись, оказался пустым. Политрук поднял котелок и погладил его ладонью внутри котелка. Дно было сухое. Он отодвинул его в сторону, посмотрел на то место, где стоял котелок, оно тоже было сухое. Политрук нагнулся под стол, оглядел пространство под столом, нигде никаких следов худого котелка или пролитой водки. На столе стояла похлебка, лежали сахар, махорка и хлеб. Я посмотрел на Петра Иваныча, махнул рукой, выпил через край подогретую похлебку, вышел на крыльцо, сел и закурил. Петр Иваныч не мог успокоиться. Он предпринял вылазку в избу солдат. Самое главное, как он считал, — по свежим следам найти виновника, а потом и похлебку хлебать. Виновника искал он долго. До самого вечера. Но все-таки нашел. Как он потом рассказывал, солдат вошел в комнату с охапкой дров. Он обычно приносил дрова для солдатской избы и для избы, где проживали офицеры. Вошел в комнату, бросил дрова около печки и боком задел стол, где стоял котелок. Котелок чуть не полетел со стола, он удержал его вовремя рукой. Но удержав его от падения, он не мог совладать |со своей натурой|. Он нагнулся над котелком и нюхнул содержимое. Что делать? Он решил немного отпить из котелка. Ему показалось, что тут много на троих. По сто грамм не будет. Тут по двести на брата. Солдат поднес котелок ко рту, закрыл глаза и уже не мог оторваться от содержимого. Он махнул его одним махом, до дна, и только потом уяснил, что ему за это потом не поздоровится. Солдат попятился задом, бочком, бочком вышел наружу, завернул за угол и ушел незаметно. Солдат видел, как лейтенант и политрук плескались водой, а старшина, сидя на крыльце над ними подтрунивал. На войне всякое, и не такое, бывает! На войне бывает и так, что нашкодивший солдат потом в бою оказывается самым надежным товарищем. Но как узнал политрук все подробности |с закрытием глаз|, и почему он не назвал фамилию солдата? А ведь политрук сам заходил за полотенцем в дом и был там некоторое время один. А с другой стороны, как не поверить ему? Петр Иваныч часто вспоминал, как у нас на мельнице выпили водку из котелка. — Помнишь, — говорил он улыбаясь, — как на мельнице у нас солдат котелок водки увел? |