Четверг, 28.03.2024, 21:03
Главная Регистрация RSS
Приветствую Вас, Гость
Категории раздела
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Главная » Статьи » Воспоминания

РУКОПАШНАЯ-3

Написан рассказ в соавторстве с Александром Васюновым

(воспоминания ветерана)Людмила Танкова

Оскаленный рот застыл в последнем крике, а Иван все колол и колол фашиста. Изрубленная штыком, шинель была кроваво-красной… Неожиданно мертвец открыл глаза и схватил окоченевшими руками солдата за горло… Стало нечем дышать…
- Вань, Вань, - пришел из глубины штыковой атаки голос жены, - повернись на другой бок, а то опеть кричишь.
Холодный пот ручьями стекал на уже мокрую простыню. Закостеневшие руки и ноги вдруг пронзили тысячи острейших иголок. Они впились в кожу, просверлили ее и ушли вглубь, пробивая разум насквозь. Сердце отчаянно колошматило по ребрам, словно пыталось вырваться из своей клетки.
Прерывисто вздохнул, утихомиривая разволновавшееся тело. Открыл глаза, еще не веря, что атака – всего лишь сон. Кошмарный, часто повторяющийся сон.
- Водички бы ключевой, - просипел Иван.
- Уж принесла, - подала жена, запотевший от холода, ковш. – Попей, попей, я из холодильничка налила. Не ключевая, но зубья ломит.
Первый глоток, словно еж, воткнулся в глотку и запечатал ее. Хыкнув, старик протолкнул воду, жадно хлебнул еще и еще. Ледяная свежесть проскочила в желудок, остудив по пути пищевод. От него волной холод пошел во все стороны, захватывая вначале легкие, а потом мышцы и кожу. Вернулся к горлу и принялся карабкаться в голову, освобождая ее от пережитого кошмара.
- Че ж ты, кричишь-то кажну ночь, - погладила его по руке жена, - сердце кровью обливаетси видеть, как ты мечешьси. Война то уж давно как кончиласи, а ты все воюешь.
- Эх, Мотя, рад бы забыть, да никак не получается. Не могу до сих пор понять, за что мы друг друга тогда убивали. Ну, мы понятно – за Родину, за Сталина, за тебя с ребятишками. А они-то за что? Ведь тоже поди семьи были? Чего им в их Германии не сиделось? Разве ж можно проглотить кусок больше себя? Подавиться ж можно?
Помолчал и сказал, как будто подвел итог:
- Вот и подавились нашей земелькой, снегом белым, злостью нашей. Не ходили бы сюда, так и жили бы до сих пор.
Подошел к окну, открыл форточку, затянулся сигаретным дымом. Вот такой же декабрь стоял в тот год…

Только в том далеком сорок первом стояли трескучие морозы, и земля, несмотря на большой слой снега, промерзла насквозь. Не брали ее ни кирка, ни артиллерийские снаряды, которыми немец густо забрасывал расположение советских войск, оборонявших подступы к Москве. От снаряда оставалась небольшая воронка, в которой и спрятаться то было невозможно.
Наши части занимали те окопы, которые были выкопаны жителями Москвы еще осенью, когда положение стало аховым. Немцы стояли почти напротив, их окопы можно было увидеть не вооруженным глазом.
Фашисты рвались к древней столице страны Советов. Не жалели ни снарядов, ни солдат. В промозглых окопах с обоих сторон главной опасностью был мороз. Враги не рассчитывали затягивать войну до зимы, потому и амуниция у них не соответствовала сезону. Если офицеры сидели по теплым блиндажам, то солдатам в тоненьких шинельках, да пилотках на рыбьем меху приходилось крайне тяжко.
Защитникам Москвы тоже приходилось несладко, но они к морозам были привычные: шапка ушанка, суконная шинель на подкладке и валенки – неплохо грели. Однако обморожений и простуд было много. В сорокоградусные морозы руки пристывали к винтовкам, шинель стояла колом. Но пропустить врага было нельзя.
Отступать было нельзя и некуда!
Вождь страны в обращении к народу так и сказал: «Ни шагу назад!»
Артобстрелы и авианалеты велись немецкой стороной чуть ли не по расписанию и с завидной точностью. Время от времени врагам удавалось пробить брешь в обороне, но ее тут же законопачивали новые взводы, роты, батальоны. Дрались не на жизнь, а за жизнь. За жизнь своих жен и детей, отцов и матерей.
Некоторые высотки по несколько раз в день переходили из рук в руки. Пространство вокруг таких высоток было богато устелено припорошенными снегом трупами. И уже было не разобрать: кто чей.
Раненных под покровом ночи вытаскивали санитары обеих сторон. Случалось, встретиться на искромсанной земле, и тогда хватались люди за оружие. Все решала скорость. И прибавлялось мертвяков с простреленными телами и перерезанными глотками. Так и застывали они в последнем бою, в объятьях с врагом.
Иногда мирно расходились, уволакивая своего раненного до окопов. Хватало у людей разума не палить понапрасну.
Рота, в которой был политруком Иван, обороняла местность с северо-востока от столицы. Лесочки, болотца, кустарники и небольшие холмы. Каждая из высоток на вес золота – кто владеет ей, тот владеет положением. Каждый холм – это укрепленная позиция, с которой хорошо простреливается местность.
Безымянная высота перед окопами в очередной раз была сдана врагу. Теплые блиндажи и глубокие окопы остались там, а здесь - неглубокие ямы, кое-как выдолбленные в подмосковной мерзлоте.
Вечером комбат собрал у себя ротных и политруков. За его спиной у буржуйки сидел краснощекий гладкий, как спелый помидор, особист.
- Нам поставлена задача, - отвел комбат от командиров воспаленные от вечного недосыпания глаза, - завтра отбить безымянную высоту. Обратной дороги ни у кого из нас нет… Только вперед… Вопросы есть?
Ротные и политруки переглянулись: патронов кот наплакал, гранат почти нет совсем. Как идти в атаку?
Будто почуяв назревающие вопросы, особист поднялся, потер руки:
- Чтобы не побежали назад, я приказал выставить заградотряд позади вас. Не выполните приказ - все под трибунал пойдете.
Снова потер руки, повернулся к Ивану и усмешкой добавил:
- Ты политрук, должен кровью смыть позор за своего брата – врага народа.
Сиплый надсадный кашель комбата прервал речь особиста.

Повесив головы, возвращались они в свои подразделения. Задача была не просто сложная, а практически не выполнимая. С винтовкой времен Первой мировой, почти без патронов, гранат, атаковать вооруженного до зубов противника, окопавшегося на господствующей высоте.
- Надо подниматься затемно, - делились мнениями командиры, - тогда можно подобраться к окопам близко, а там в штыковую… Авось получится…
Что может из этого получиться, каждый из командиров и политруков знал. Но приказ есть приказ.

Предутренняя стылость прошибала бойцов насквозь. Немного погрела желудок горячая каша. Повара постарались к началу атаки. Сжимая в руках винтовки с примкнутыми штыками, роты покинули окопы. В сердце жил колючий страх: снег по пояс, серые шинельки на белом, словно бельмо на глазу. Немец время от времени пуляет световые ракеты. Но сегодня как-то лениво, наверное, думает, что русские не полезут в такую морозень.
Ползут солдаты, и чем ближе вражеские окопы, тем яростнее разгорается сердце. Горит душа от того, что холод скукоживает руки, которые уже не держат приклад винтовки; что снег белее белого; что гребаный особист не поскупился и выставил свой заградотряд. Зло кипело в душе, хотелось подойти к тем, кто в тылу пулеметы зарядил. Хотелось глянуть в свои же советские лица и спросить: «Неужели ты, расподлючая твоя душа, будешь стрелять мне в спину?» Маячила перед глазами краснорожая харя особиста, и так хотелось по ней смазать от всей души, чтобы умылась эта сытая морда красной юшкой…
Первая автоматная очередь, разбудила тишину над полем.
- Быстро он, туды его в капельку, нас обнаружил, - заматерился командир роты, - торопиться надо, пока минометы не подключил.
Плотный автоматно-пулеметный огонь придавил наступавших к земле. Не шевельнешься. Над головами повисли световые ракеты. Уткнулись носами в снег: вперед не кинешься, и назад не поползешь. Спереди фашист, сзади свои пристрелят.
«Век бы вот так лежать, - думают бойцы, - хорошо бы окопаться, да подождать пока у фрица патроны кончатся. Только проморожена земля, не даст окопаться, если ее снарядами взять не могут. Да и патронов у немцев по тысяче на каждого из нас подвезёно.
«Как поднять в атаку роту, - думает комроты, - как заставить бойцов оторвать прилипшее к земле тело? Невозможно… а надо! Передохнем все или от пуль фашистских, или от мороза. Путь один – вперед…»
- Вперед! За мной! - сипло кричит командир, простуженные легкие хрипят и хлюпают.
Вскакивает и бежит вперед, размахивая наганом. Солдат бьет колотун от холода и животного страха, но они приподнимают свое отяжелевшее тело. Это инстинкт воина, доставшийся от предков, заставляет мышцы двигаться.
Тяжелы первые шаги. По колено в снегу, в уброд тащат ноги бренное тело, толкают туда, где его ожидает неизвестность: то ли голова в кустах, то ли грудь… в каких уж тут крестах, скорее всего в ранах от пулеметной очереди. Как ни крути, а результат один.
- Ну, суки! – орут справа. – Не возьмешь нас голыми руками!
- Бей их, супостатов, - хрипит умирающий солдат, только что пришедший с пополнением. Даже не успели познакомиться. Сказал, что Василием зовут, и вот его уже нет. Глаза остекленели, но винтовку сжимает в руке и, даже мертвый он ее не отдаст.
Гнев перехлестывает сердце, винтовка становится легче куриного перышка. Примкнутый штык – брат родной. Вперед! Окопы уже рядом.
Гортанный крик вырывается из прокуренной глотки и сливается с многоголосьем, сквозь которое прорываются первые всплески: «Ур-р-ра-а-а-а! Бей гадов!»
Волна нечленораздельных воплей наступающих накатывала на вражеские окопы, перерастала в громовое «У-у-у-ра-а-а-а!» Она, словно мостила дорогу в белых сугробах. Бойцы не чувствовали ничего, они неслись навстречу смерти, будто летели по воздуху.
И уже было не важно, что товарищ, с которым ты отступал от самого Минска, споткнулся и упал. Упал, чтобы уже не подняться никогда.
Главное, добраться до врага, вцепиться в его поганую глотку, за то, что пришел на нашу землю, что разлучил с женой и ребятишками, что пожег города и деревни…
Добротные катанки сами бегут впереди ног. Пропитавшийся потом и немытым телом, заскорузлый, обгоревший ватник начинает греть бойца. Из-под ушанки льёт градом пот.
«У-у-у-ра-а-а-а!»
Среди протяжного «Ура», слышатся редкие выстрелы, кто-то пытается на бегу стрелять. Зачем? Вот они окопы! Перекошенные страхом лица. Квадратные каски, полосующие автоматные очереди…
- Врешь! Не возьмешь!
В глазах за бруствером ужас перед летящей, орущей, дикой лавиной, для которой нет преград…
Справа заработал немецкий пулемет. Срезал первый ряд бегущих, остальных заставил упасть. Уткнулись бойцы в горячий снег. Захлебнулась атака.
- Иван, - слышен стон командира, - поднимай бойцов, иначе всем крышка.
- А ты?
- Политрук, вперед!
Упала голова комроты, снег вокруг становился красным.
- Ах, ты ж, гад… такого человека… - вначале тихо, но потом все громче кричит Иван. – За командира! Вперед! За мной!..
Вскочил в полный рост и с подобранной винтовкой наперевес пошел. Не оглядываясь… Сзади послышался, рвущий промороженными глотками воздух, рев: «У-ра-а! За Родину! За Сталина!»
Волна бойцов поднялась, вначале пошла, потом побежали с криками и матами. Эту волну уже пулеметом не положишь.
Из окопов навстречу стали подниматься немецкие солдаты. Тоже бегут, увязая в снегу.
Сытая, вооруженная до зубов, в зеленых шинелях, победившая Европу, сила схлестнулась в штыковой атаке с благородной яростью защитников Москвы, Родины, своей семьи.
Штыки и руки – кто сильней?
Разум уступает место инстинктам. Только дикий первозданный зверь может в ближнем бою видеть все, что происходит справа и слева, спереди и сзади одновременно. Шкурой чуять взгляд врага, прицелившегося в тебя, кошкой прыгнуть и вцепиться в шею за полмгновения до выстрела.
Каждая волосинка на голове становится участником боя. Колыхнулся чуб - удар прикладом в висок того, кто уже размахнулся, но ты его опередил на полстука сердца.
В штыковой не место мыслям и страху. Они несут в себе быструю смерть. Главное вертеться как волчок, колоть, рвать зубами, душить… чтобы выжить… и защитить!
На поле боя не услышишь жалобных криков и воплей. Здесь умирают стоя или в объятьях с уже мертвым врагом. Не слышно ни русской ни немецкой речи, только хуканье, звуки ударов прикладом, одиночных выстрелов или автоматных очередей.
Хрипы умирающих, оскаленные рты погибших, черно-красный снег…
Расправившись с очередным фашистом, Иван пробивался на выручку молоденькому солдатику, на которого насели сразу двое бугаев. Сбитый с ног, боец ужом вывернулся из-под вражеского штыка. Но второй немец вскинул автомат…
Ударом приклада Иван оттолкнул стрелка, и фашистская очередь прошла по касательной, но все-таки задела паренька. Иван, не целясь, выстрелил в первого немца. Последний патрон…
Пуля пришлась точно в цель, и враг изумленно оглянулся. Они встретились взглядами. Серые с голубизной глаза смотрели по-детски. На мгновение в них еще оставалась жизнь. Уже мертвое тело рухнуло столбом, подняв вокруг себя ледяное крошево.
Мгновение, растянутое в вечность, сшибло Ивана с ярости. Он перестал чувствовать бой, врага… К действительности вернуло ощущение удушья.
Воздуха не хватало, горло сдавливал сторукий молох. Вместо серых с голубизной глаз, перед ним была разверзнута пасть хищного зверя…
Зверь выдавливал последние крохи жизни. По голове пронесся легкий ветерок, будто мама по голове погладила.
«Гребу ж твои лапти!» - вернулся в действительность Иван. Здоровенный фашист в ярости сжимал волосатые руки на его горле. Коленом политрук с силой врезал противнику меж ног, что слегка ослабило хватку. Этого было до-статочно, чтобы ярость вернулась.
Оскаленный. Разорванный, пенящийся кроваво-красной пеной рот давно застыл в последнем крике, а Иван все колол и колол фашиста. Изрубленная штыком, шинель была тёмной от крови…

…Иван вздохнул глубоко, снова затянулся сигаретным дымом. «Эх, сейчас бы махры на пару затяжек, сразу бы полегчало». Поднял голову и вздрогнул: на него с великим сочувствием смотрели серые с голубизной глаза жены.
- Господи, да что же мы за люди такие, - с силой затушил сигарету, - что же нам не живется в мире-то?

Людмила Танкова

Категория: Воспоминания | Добавил: Kazancev (16.03.2017)
Просмотров: 809 | Рейтинг: 5.0/2
Всего комментариев: 0