"Военная археология": от энтузиазма к науке

29 марта 2011 - Садовников Денис - руководитель поискового центра "Искатель"

Говоря о развитии принципиально новых методов изучения военной истории, следует отметить, что деятельность по обнаружению и захоронению останков погибших защитников Отечества различные поисковые отряды ве­дут уже давно, однако, изучение хода военных действий в качестве дополни­тельной цели поисковых работ стала выдвигаться лишь в последнее время.

Для обозначения данной деятельности стихийно возник термин «военная археология», конкретное содержание которого в настоящее время является не вполне определенным. Так, например, сайт www.1942.ru указывает, что он издается «группой военной археологии». Используется термин «военная археоло­гия» и в материалах, размещенных на сайте westfront.narod.ru. С 2009 года в нашей стране издается научный журнал «Военная археология». Во всех перечисленных и многих других материалах термин «военная археология» применяется, в основном, к исследованиям материальных следов войн новейшего времени, прежде всего, Второй Мировой войны[1].

Мы полагаем, что данная деятельность смо­жет привести к каким-либо серьезным научным результатам только тогда, ко­гда под нее будут поведены действительно научные методологические основа­ния. Знакомство с литературой по поисковой работе и археологии, опытом работы отечественных и зарубежных поисковых объединений, собственный опыт поисковой работы и участия в Тульской, Белинской и Восточно-Крымской археологических экспедициях, а также изучение криминали­стики в ВУЗе привели автора к мысли, что подобные прочные основания «воен­ной археологии» могла бы дать именно криминалистика. В основе конкретных форм и проявлений значения различных элементов структуры криминалистики для формирования «военной археологии» лежат общие черты гносеологической сущности криминалистики и «военной археологии» (прежде всего, ретроспективность), сходство познавательных задач и, в ряде случаев, общность объектов конкретного исследования. Таким образом, целью настоящей работы является рассмотрение теоре­тико-методологических проблем формирования военной археологии в контек­сте методологического значения криминалистики.

Военная археология неотделима от поисковой работы. В ходе последней ведется поиск и захоронение до сих пор не погребенных остан­ков советских солдат и офицеров, а также гражданских лиц, павших при защите Родины. По этой причине тер­мин «военная археология» часто используется в качестве си­нонима более привычного термина «поиск».

Нам представляется, что это не совсем верно, поскольку «поиск», на наш взгляд включает деятельность по увековечению памяти павших защитников Отечества[2], в то время, как «военная археология» объединяет научно-ис­следова­тельский и собственно поисковый аспект. Несмотря на последнее уточ­нение, в целях обеспечения краткости изложения, в настоящей работе, если не оговорено иное, данные тер­мины употребляются в тождественном значении.

В 2007 году член Костромского областного поискового объединения «ЩИТ» Александр Маркеловна Всероссийском конкурсе социально значимых проектов представил свой авторский проект «Военная археология – как источник новых знаний по истории Великой Отечественной войны». В рамках данного проекта«военная археология» именовалась методом научного иссле­дования. По мнению А. Маркелова военная археология – это «комплекс мероприятий, включающий в себя как работу с архивными данными, с воспоминаниями участников событий, так и проведение полевых поисковых работ»[3]. А. Маркелов стал победителем в номинации «Патриотическое воспитание молодежи, молодежь и армии». По итогам конкурса его кандидатура была выдвинута на соискание премии для поддержки талантливой молодежи, учрежденной Указом Президента Российской Федерации[4].

При всем уважении к Александру Мар­келову, мы не можем считать предложенное им определение «во­енной археологии» как метода работы, в достаточной степени обосно­ванным. Нам представляется, что «военную археологию» нельзя сводить только лишь к методу познания, а следует рассматривать значительно шире – как опре­делен­ную область, отрасль знания, и, одновременно, как процесс получения но­вых знаний путем использования определенных методов познания.

Несмотря на довольно широкое распространение термина и значитель­ный размах практических работ, на сегодняшний день нам не представилось ни одного теоретического исследования, раскрывающего сущность «военной археологии» как научной дисциплины или отрасли прикладной практической деятельности, обслуживающей историческую науку. Соответственно, термин «военная археология» не имеет четкого, однозначного содержания, не говоря уже о полном отсутствии каких-либо методологических (в научном, а не обы­денно-прикладном смысле) разработок. При этом представители собственно академической археологической науки не только не оказывают поисковикам какой-либо теоретической по­мощи, не дают им теоретических ориентиров и рекомендаций, но и вообще совершенно игнорируют «военную археологию», очевидно, не признавая ее от­раслью археологии. Так, А.И. Мартынов упоминает лишь «так называемую «индустриальную археологию», изучающую объекты ХIХ и ХХ вв., современный «культурный слой»[5].

Интерес традиционной археологии к ископаемому вещественному материалу не случайно заканчивается самое позднее во второй половине ХIХ века. Дело в том, что археология (от греч. «архайос» - древний) методологически ориентирована на исследование «штучных» вещественных объектов – продуктов ручного или минимально механизированного производства. В доиндустриальные эпохи характер продукции и технология производства во много определяются культурно-исторической традицией. Именно по этой причине одним из основных методов археологии является метод выделения археологических культур. В ХIХ веке происходит, наконец, повсеместный окончательный переход общества в индустриальную стадию развития, когда штучное производство полностью вытесняется массовым промышленным.

Исследование вооруженных столкновений армий индустриальных государств по материальным следам с точки зрения археологии совершенно бесперспективно и лишено всякого смысла.

Ввиду изложенного точка зрения П.И. Тихонова о том, что «военную археологию» следует считать «прикладной отраслью археологии»[6], представляется не состоятельной.

Представляется, что в такой ситуации действенную по­мощь военным историкам могут оказать криминалисты, в чьем распоряже­нии имеются мощные теоретические и методологические арсеналы, потенци­ально применимые не только на поле активной борьбы с преступностью, но и на полях минувших сражений с внешним врагом нашей Родины.

В настоящем исследовании попытаемся применить общую теорию криминалистики для нужд формирования военной археологии. Полагаем, что если криминалисти­ческая техника и тактика полезны для развития военной археологии только в качестве источников конкретных научных методов, то общая теория крими­налистики позволяет сформировать научную методологию «военной археоло­гии» как познавательный стержень данной отрасли знания[7].

На наш взгляд, опора на общую теорию криминалистики поможет нам определить и самопонятие «военной ар­хеологии».

Согласно общепризнанному положению логики, «определение понятия есть логическая операция, которая раскрывает содержание понятия»[8]. В свою очередь, «содержанием понятия называется совокупность существенных признаков одноэлементного класса или класса однородных предметов, отраженных в этом понятии»[9]. Таким образом, понятие формируется на основе обобщения существенных признаков[10]. Чаще всего определе­ние понятий произво­дится через ближайший род и видовое отличие[11].

Для определения ближайшего рода, попытаемся установить, является ли «военная археология» наукой. Рассмотрим понятие науки.

Для нас совершенно очевидно, что «в основе науки лежат реальные свойства окружающего нас мира»[12]. На основе признания этого факта строятся традиционные для отечественной философии определения науки как сферы человеческой деятельности, целью которой является изу­чение предметов и процессов природы, общества и мышления, их свойств, отношений и закономерностей[13]. Не­сколько иначе, но в томже ключе, определяет науку «Философский словарь», понимающий ее как сферу исследовательской деятельности, направленной на производство новых знаний о природе, обществе и мышлении и включающей в себя все условия и моменты этого производства: ученых с их знаниями и способно­стями, научные учреждения, экспериментальное оборудование, методы на­учно-исследовательской работы, а также всю систему наличных знаний, вы­ступающих в качестве либо предпосылки, либо средства, либо результата на­учного производства[14]. Нам представляется необходимым согласиться с мнением В.М. Сырых, который полагает, что любая система научного знания представляет собой органическое единство статики (итог; результат познания) и динамики (деятельности, обеспечившей эти наличные знания, а равно и деятельности по использова­нию этих наличных знаний для движения к новым научным результатам)[15].

Довольно часто наука определяется как форма общественного сознания[16]. По разделяемому нами мнению коллектива кафедры философии МГУ им. М.В. Ломоносова, это не­верно, ибо не согласуется с основными свойст­вами форм общественного созна­ния. Каждая форма отражает ка­кую-то сторону общественного бы­тия, а не мир в целом, имеет в своем составе идеологический и обыден­ный уровни, которые науке не свой­ственны, является предпосылкой, источником определенных идеоло­гических отношений[17].

Каждая отдельная научная отрасль отражает какую-либо конкретную совокупность объективных закономерностей, понимаемую как предмет этой науки. Наличие своего, не дублируемого другими науками предмета, является необходимым условием обособления, выделения той или иной системы знаний в отдельную отрасль[18]. Совокупность явлений и процессов объективной реальности, которую изучают науки в процессе познания своего предмета, понимается как объект этих наук[19]. Иными словами, «каждая наука имеет свой особый план, и в этом плане она стремится воспроизвести действительность»[20].

Понятие предмета науки относится к числу динамично развивающихся, отражающих состояние науки на каждом этапе ее существования[21].

Согласно общепринятому определению, археология – историческая наука, изучающая прошлое человечества на основании материальных остатков деятельности человека – археологических ис­точников и с помощью специальных, присущих ей методов[22]. Определяющей чертой археологических источников, составляющих объекты исследования археологии, является вещественный характер этих источников[23]. Особенностью вещественных источников является то, что их информа­тивность определяется не словесным сообщением, а самим местонахожде­нием, а также химическими, физическими и иными вещественными свойст­вами материальных объектов.

С точки зрения теории познания образование материальных источников представляет собой отражательный процесс. Исследуемое событие как яв­ление объективной действительности, не может не взаимодейство­вать с окружающей обстановкой, порождая как многообразные из­менения материальных объектов и связей между ними[24].

Поскольку большинство археологов вполне обоснованно, в силу указанных выше причин, не считают возможным рассматривать артефакты ХХ века в качестве объектов археологии[25], а вооружен­ные конфликты новейшего времени в качестве ее предмета, можно говорить о наличии у «военной археологии» собственного предмета исследования.

Очевидно, что предмет «военной археологии», принадлежит прошлому -с гносеологической точки зрения его познание явля­ется ретроспектив­ным, т.е. обращенным в про­шлое отражением. Оно осуще­ст­вляется посредством изучения сохранившихся к мо­менту деятельности познающего субъекта явлений дей­ствительности, связанных с принадлежащим прошлому событием.

Эта черта исторического исследования также сближает его с процессом расследования преступлений.

Целью любого ретроспективного познания является, прежде всего, ре­кон­струкция прошлого события на основе воссоздания его пространствен­ной, вре­менной и вещественной (предметной) структуры[26], а также динамиче­ского компо­нента – механизма события[27]. Применение положений криминалистиче­ской диагностики закономерно обеспечивает достижение данной цели.

Немаловажным представляется и другое обстоятельство, на которое обра­тил внимание еще в 1960-е гг. И.М. Лузгин. Познание следователем обстоя­тельств преступления, прежде всего, делает его самого обладателем знаний о событии[28]. Задача же расследования состоит в том, «чтобы не только сам следова­тель стал обладателем достоверного знания о преступлении, но чтобы такое знание в результате проведенной следователем работы могли получить суд, участники процесса, представители общественности»[29]. В связи с этим, пи­сал И.М. Лузгин, «доказывание всегда коммуникативно, оно обеспечивает пе­реход знания от одного к другому, обращено к третьим лицам…»[30]. На наш взгляд, отмеченная черта присуща и полевым исследованиям военной истории на основе материальных остатков. В данном случае также возникает необходи­мость обеспечить возможность передачи полученного знания третьим лицам. Это достигается посредством фиксации значимой информации в определенных формах, доступных для восприятия третьими лицами.

Следует отметить, что именно обеспечение коммуникативности получаемого знания на сегодняшний день является одной из проблем формирующейся «военной археологии». И именно в этом аспекте новая научная дисциплина должна особенно активно обращаться к опыту, накопленному наукой и практикой уголовного процесса и криминалистики.

Чтобы достичь цели познания, наука разрабатывает и применяет специ­фические средства – методы познания. Адекватный ме­тод не только дает возможность далеко продвинуться в постижении сущности предмета, но и служит надежной гарантией истинности полученного знания.

Метод науки «по своему непосредственному содержанию представляет собой определенную совокупность приемов, способов познания объекта и предмета данной науки, содержание которых составляет набор правил, прие­мов, ориентирующих, как следует поступать познающему субъекту при осуще­ствлении исследовательской процедуры»[31].

Именно наличие собственной методологии, наряду с собственным пред­метом научного исследования, является важнейшим критерием для определения отрасли научных знаний в качестве самостоятельной науки.

Одним из основных методов археологии, лежащим в основе выделения археологических культур и периодов, является так называемый «сравнительно-типологи­че­ский метод», который представляет собой не что иное, как классификацию ка­ких-либо объектов по определенным признакам и определение групповой при­надлежности конкретного объекта.

В криминалистике определение принадлежности объекта к какому-либо множеству (классу, роду, виду и т.д.) может выступать в качестве исходной за­дачи и первоначального этапа идентификационного исследования[32]. Определе­ние групповой принадлежности в диагностических целях[33] может выступать в качестве самостоятельной задачи классификационного исследования[34].

Система криминалисти­ческих классификаций харак­теризуется универ­сальностью и имеет под собой прочные научные ос­нования[35]. Криминалистиче­ские классификации входят в состав криминалистической систематики – само­стоятельного раздела общей теории криминалистики[36].

Мы считаем необходимым поставить вопрос о восприятии вновь форми­рующейся «военной археологией» не только тех криминалистических классифи­каций, где рассматриваются объекты, общие для криминалистики и военной археологии, но также и принципов криминалистической систематики.

В ходе работ по увековечению памяти погибших при защите Отечества ведется поиск и захоронение до сих пор не погребенных остан­ков совет­ских солдат и офицеров, а также гражданских лиц, павших при защите Ро­дины. К сожалению, в подавляющем большинстве случаев даже найденные герои ос­та­ются безымянными. Однако в некоторых случаях удается установить дан­ные о личности и другую информацию о погибших.

Источником этой ин­формации в ряде случаев служат обнаруженные при военнослужащих лич­ные медальоны или именные вещи.

Данные предметы становятся объектом иссле­дования, про­ведение кото­рого невозможно без применения криминалистиче­ских методов. Мы счи­таем нужным отметить, что процесс установления личности есть частный слу­чай процесса установления тождества предмета са­мому себе, т.е. идентифика­ции. Вряд ли кто-либо усомнится в том, что ни одна другая наука не имеет в своем методологическом арсенале учения, подобного криминалистической идентификации. Представляется, что значение кримина­листической идентифи­кации для формирующейся «военной археологии» крайне велико.

Основные положения и принципы криминалистической идентификации разработаны еще признанными классиками советской криминалистической науки С.М. Потаповым и Н.А. Селивановым[37].

Фото 1. Череп женщины с пластмассовым гребнем для волос, обнаруженный в д. Мочилки Белевского района Тульской области. Май 2007 г.

Криминалистическая идентификация рассматривается в современной криминалистике как заранее подготовленная, осуществляемая в уголовном судопроизводстве деятельность по установлению тождества индивидуально определенного объекта самому себе по его материальному или идеальному отображению[38]. Криминалистическая идентификация, таким образом, осуществляется как по материально-фиксированным отображениям, так и по чувственно-конкретным отображениям (мысленным образам)[39].

Объектами идентификационного исследования, как пишет Д.А. Степа­ненко в своей докторской диссертации, могут служить лишь ма­териально фик­сированные объекты, обладающие устойчивым внешним строе­нием и совокуп­ностью индивиду­ально-определенных, устойчивых признаков, неповторимых по их соотноше­нию, местоположению, взаиморасположению и другим особен­ностям[40]. Данное определение отражает классический взгляд на объекты крими­налистической идентификации, поддерживавшийся, в частности, Р.С. Белкиным[41].

Фото 2. Останки советского офицера, погибшего летом 1942 г. Белевский район Тульской области. Близ деревни Дольцы. Май 2007 г.

Указанная точка зрения обладает рядом несомненных достоинств, но, к сожалению, не отражает последних научных достижений. Так, в связи с появ­лением генотипоскопической и других новых видов экспертиз, обязательность кри­терия устойчивого внешнего строения объектов криминалистической иден­ти­фикации может быть подвергнута сомнению[42].

В ряде случаев личность погибших можно установить путем сопос­тавления места и обстоятельств обнаружения останков с документальными данными о потерях, что также не только методологически сближает «военную археологию» с криминалистикой, но и предопределяет производность методов первой по отношению ко второй.   

Фото 3. Раскопки санитар­ного захоронения в д. Мочилки Белевского района Тульской области. Май 2007 г.

Самым редким является случай, когда личность устанавливается со слов местных жителей. Именно такой случай имел место в ходе «Вахты Памяти», проходившей на территории Белевского района Тульской области в мае 2007 года.

В результате общения с местными жителями стало известно о том, что в деревне Мочилки имеется захоронение. В ходе раскопок, были обнаружены останки 22 человек с очевидными признаками насильственной смерти. Характер костных останков и сохранившиеся детали одежды, обуви иличные вещи дали некоторую информацию об этих людях. Среди погибших было пятеро гражданских лиц: две женщины, один ребенок, два мужчины, а также 17 военнослужащих рядового состава РККА.

Одновременно с раскопками продолжался опрос местного населения. Скрупулезно исследуя костные останки, фиксируя ход и результаты эксгумации и оценивая их в совокупности с показаниями местных жителей, мы сумели установить ряд важных фактических обстоятельств. Наиболее значимую информацию сообщила нам одна из жительниц деревни – Сидорова Мария Гавриловна, которая была очевидцем событий. Так, она сказала нам, что один из людей, захороненных в яме – ее родственник Сидоров Иван Николаевич, 1902 года рождения, житель деревни Мочилки, расстрелян немецко-фашистскими оккупантами в марте 1942 года накануне освобождения деревни войсками Красной Армии. На основании данных относительно одежды, обуви и некоторых физических особенностей Ивана Николаевича (рост, возраст и т.п.), мы смогли предположить, какие именно останки принад­лежали ему. Наши предположения, несомненно, носили вероятностный харак­тер, так как полученных данных было недостаточно для того, чтобы сделать вывод о тождестве в категорической форме.

Точку в вопросе идентификации могло бы поставить генотипоскопиче­ское ис­следование, проведение которого в данном случае было бы возможным, по­скольку установлена родственница идентифицируемого лица. В настоящее время возможность проведения подобных экспертиз имеется в 34 лабораториях ДНК-анализа, охватывающих все подразделения органов внутренних дел[43].

Есть основания полагать, что поисковое движение скоро получит и такой опыт. 27 июля 2009 года автором настоящей работы изъяты образцы для сравнительного генотипоскопического исследования от останков 78 человек, обнаруженных учебно-поисковым лагерем «Искатель» в деревне Речица Думиничского района Калужской области.

В результате поисковых работ в деревне Речица было обнаружено два захоронения, одно из которых было, предположительно, плановым захоронением 1085 стрелкового полка 322 стрелковой дивизии РККА. В данном захоронении были найдены 27 капсул личных опознавательных знаков образца 1941 года. Капсулы располагались кучкой в одном из углов захоронения. Большая часть из них оказались пустыми. В других же содержались именные записки как установленного, так и не установленного образца. Три из этих записок сразу удалось прочесть. Обращение к ОБД «Мемориал» позволило выявить донесение о безвозвратных потерях 1085 стрелкового полка 322 стрелковой дивизии. Все красноармейцы, имена которых значились в медальонах, были указаны в том донесении в числе 78 военнослужащих, пропавших без вести в ходе боя за деревню Речица 27 января 1942 года.

Сравнение структур ДНК обнаруженных бойцов и родственников военнослужащих, указанных в списке, позволит провести идентификацию.

Определенный потенциал, применимый в подобных случаях, имеется и у судебно-портретной экспертизы, для осуществления которой необходимо про­ведение сигналетической фотосъемки обнаруженного черепа. Кроме того, в та­ких случаях, в перспективе, было бы целесообразно применять методики, при­нятые в рамках учета черепов неопознанных трупов - краниологического учета[44].

В ходе изысканий в местах бывших сражений, как и в ходе археологиче­ских раскопок, часто возникает необходимость по найденному фрагменту ка­кого-либо предмета, восстановить его полный облик. В криминалистике данная познавательная операция, именуемая установлением целого по частям, имеет твердое научное основание. Согласно преобладающей в криминалистической науке точке зрения, процесс установления целого по частям следует рассматри­вать как частный случай идентификационных исследований[45]. Позиция Д.А. Сте­паненко, согласно которой «криминалистическое исследование частей, предполагающее выяснение их связи и соотношений друг с другом и отношения к какому-то целому, выходит за пределы идентификации, поскольку не дает знания о тождестве или об отсутствии тождества, не позволяет получить ответ на вопрос о следообразовавшем объекте»[46], представляется нам противоречащей всей следственно-экспертной практике.

Изложенное выше позволяет сделать вывод о том, что для познания спе­цифического предмета своего исследования, «военная археология» должна обла­дать и своей собственной специфической методологией, а также системой на­учных методов, не сводимых целиком к методам иных отраслей знания.

В настоящее время методология «военной археологии» находятся в стадии становления, о чем свидетельствует и рост числа военно-ар­хеологических методических рекомендаций, размещенных в электронных ре­сурсах.

Таким образом, мы можем определить «военную археологию» как сферу исследовательской деятельности, направленную на получение новых знаний о войнах и вооруженных конфликтах новейшего времени на основании материальных остатков военных действий, а также, обнаружение и идентифика­цию с помощью специальных методов, захоронениеостанков по­гибших участников военных действий и включающую в себя все условия и моменты этойдея­тельности, в том числе субъектов, оборудование, методы работы, и, кроме того, всю систему наличных знаний, вы­ступающих в качестве либо предпосылки, либо средства, либо результата познания.

Подводя итог рассмотрению значения криминалистики для формирования «военной археологии», мы можем констатировать, что криминалистика является главным источником военно-археологической методологии, определяя ее качественное своеобразие как самостоятельной отрасли исследовательской деятельности. Это проявляется в целом ряде аспектов и на различных уровнях: от «полевого» уровня, на котором происходит взаимодействие формирующейся «военной археологии» с криминалистической техникой и тактикой, до уровня общих методологических основ «военной археологии», ее структуры, основных методологических принципов и даже самой гносеологической сущности. На данном, наиболее высоком уровне непосредственным теоретико-методологическим источником «военной археологии» является общая теория криминалистики. В данном аспекте наиболее актуально обращение к таким элементам общей теории криминалистики, как частные криминалистические учения, методология криминалистики и криминалистическая систематика.

Примечательно, что, несмотря на наличие собственного предмета иссле­дования и других признаков науки, определить «военную археологию» как само­стоятельную военно-историческую науку в настоящий момент еще нельзя. Это связанно с уровнем развития методологии данной дисциплины, существующим в настоящий момент. Как мы уже указывали выше, методология «военной ар­хеологии» только формируется, и, следовательно, данная область знания пока находится на донаучном этапе своего развития. Станет ли она самостоятельной наукой, не в последнюю очередь зависит от глубины и интенсивности взаимо­действия с криминалистикой – ее главным методологическим источником.

Представляется, что задача формирования «военной археологии» в качестве самостоятельной научной дисциплины наиболее успешно может быть решена при условии обеспечения научно-методической координации поисковой работы. Автор отстаивает идею создания научно-методического координационного центра по проблемам «военной археологии», которому надлежит обобщить накопленные поисковым движением эмпирические данные, существующие методические рекомендации и пока еще весьма малочисленные теоретические работы.

Научно-методический центр по проблемам «военной археологии» должен объединить научные усилия признанных специалистов поискового движения, представителей академической науки (история России, археология, вспомогательные исторические дисциплины, криминалистика, судебная медицина, уголовный процесс) и криминалистов-практиков.

В настоящее время в поисковом движении уже выделилась группа людей, именуемых «учеными поисковиками», имеющих авторитет не только в поисковом сообществе, но и академических научных кругах. Среди таких поисковиков можно назвать кандидата исторических наук С.И. Садовникова, кандидата исторических наук Е.Н. Боле и других.

Представляется, что именно «ученые поисковики» могут стать тем связующим звеном между академической наукой и формирующейся «военной археологией», которого недостает чтобы, наконец, отбросить кавычки.